Все было: страшно и нестрашно,
Казалось, что не там, так тут...
Неужто под конец так важно:
Где три аршина вам дадут?
На том ли, знаменитом, тесном,
Где клином тот и этот свет,
Где требуются, как известно,
Звонки и письма в Моссовет?
Всем, кто любил вас, так некстати
Тот бой, за смертью по пятам!
На слезы – время им оставьте,
Скажите им: не тут – так там...
Константин Симонов, 1974.
Мемориальный знак на Буйничском поле, Могилевская область, Республика Беларусь. Надпись на оборотной стороне:
«Константин Симонов. Всю жизнь он помнил это поле боя и завещал развеять здесь свой прах».
Выдающийся советский писатель, поэт, драматург, общественный деятель – Константин (Кирилл) Михайлович Симонов – родился в Петрограде (нынешнем Санкт-Петербурге)
Все было: страшно и нестрашно,
Казалось, что не там, так тут...
Неужто под конец так важно:
Где три аршина вам дадут?
На том ли, знаменитом, тесном,
Где клином тот и этот свет,
Где требуются, как известно,
Звонки и письма в Моссовет?
Всем, кто любил вас, так некстати
Тот бой, за смертью по пятам!
На слезы – время им оставьте,
Скажите им: не тут – так там...
Константин Симонов, 1974.
Мемориальный знак на Буйничском поле, Могилевская область, Республика Беларусь. Надпись на оборотной стороне:
«Константин Симонов. Всю жизнь он помнил это поле боя и завещал развеять здесь свой прах».
Выдающийся советский писатель, поэт, драматург, общественный деятель – Константин (Кирилл) Михайлович Симонов – родился в Петрограде (нынешнем Санкт-Петербурге)
По двум причинам.
Июль 1941-го года, героическая оборона Могилева, в окрестностях которого Симонов оказался в качестве военного корреспондента – оставила неизгладимый след в его душе.
Он тогда, по существу, родился во второй раз.
Попав в самое пекло тяжелого отступления нашей армии в первые дни войны, Симонов, по собственному признанию, долго не мог написать ни единой строки, пока не коснулся точки опоры – встретил часть, которая не отступала, а дралась. «Тут я впервые увидел, что фашистов действительно бьют. Я увидел – есть люди, которые остановят врага».
«Тон, которым он (полковник С.Ф.Кутепов – авт.) сказал это свое «во-вторых», я, наверное, запомню на всю жизнь.
– Во-вторых, они действительно там не стоят. Зачем нам этот мост?
– Как «зачем»? А если придется через него обратно?
– Не придется, – сказал Кутепов».
Константин Симонов. Разные дни войны. Дневник писателя. М., 1982.
«На пятом или шестом километре за Могилевом мы свернули и въехали в какие-то заросли, где нас сейчас же задержали. Обрадовал порядок в Могилеве, обрадовало и то, что, как только мы свернули с дороги, нас задержали. Очевидно, в этом полку ночью никуда нельзя было пробраться, не наткнувшись на патрульных.
Всех троих нас под конвоем доставили в штаб полка. Из окопа поднялся очень высокий человек и спросил, кто мы такие. Мы сказали, что корреспонденты. Было так темно, что лиц невозможно было разглядеть.
– Какие корреспонденты? – закричал он. – Какие корреспонденты могут быть здесь в два часа ночи? Кто ездит ко мне в два часа ночи? Кто вас послал? Вот я вас сейчас положу на землю, и будете лежать до рассвета. Я не знаю ваших личностей.
Мы сказали, что нас послал к нему комиссар дивизии.
– А я вот положу вас до рассвета и доложу утром комиссару, чтобы он не присылал мне по ночам незнакомых людей в расположение полка.
Оробевший поначалу провожатый наконец подал голос:
– Товарищ полковник, это я, Миронов, из политотдела дивизии. Вы ж меня знаете.
– Да, вас я знаю, – сказал полковник. – Знаю. Только поэтому и не положу их до рассвета. Вы сами посудите, – вдруг смягчившись, обратился он к нам. – Сами посудите, товарищ, корреспонденты. Знаете, какое положение? Приходится быть строгим. Мне уже надоело, что кругом все диверсанты, диверсанты. Я не желаю, чтобы в расположении моего полка даже и слух был о диверсантах. Не признаю я их. Если охранение несете правильно, никаких диверсантов быть не может. Пожалуйте к землянку, там ваши документы проверят, а потом поговорим.
После того как в землянке проверили наши документы, мы снова вышли на воздух. Ночь была холодная. Даже когда полковник говорил с нами сердитым голосом, в манере его говорить было что-то привлекательное. А сейчас он окончательно сменил гнев на милость и стал рассказывать нам о только что закончившемся бое, в котором он со своим полком уничтожил тридцать девять немецких танков. Он рассказывал об этом с мальчишеским задором:
– Вот говорят: танки, танки. А мы их бьем. Да! И будем бить. Утром сами посмотрите. У меня тут двадцать километров окопов и ходов сообщения нарыто. Это точно. Если пехота решила не уходить и закопалась, то никакие танки с ней ничего не смогут сделать, можете мне поверить. Вот завтра, наверное, они повторят то же самое. И мы то же самое повторим. Сами увидите. Вот один стоит, пожалуйста. – Он показал на темное пятно, видневшееся метрах в двухстах от его командного пункта. — Вот там их танк стоит. Вот куда дошел, а все-таки ничего у них не вышло…
При утреннем свете мы наконец увидели нашего ночного знакомого – полковника Кутепова. Это был высокий худой человек с усталым лицом, с ласковыми не то голубыми, не то серыми глазами и доброй улыбкой. Старый служака, прапорщик военного времени в первую мировую войну, настоящий солдат, полковник Кутепов как-то сразу стал дорог моему сердцу.
Мы рассказали ему, что когда проезжали через мост, то заметили там ни одной счетверенной установки и ни одной зенитки. Кутепов усмехнулся.
– Во-первых, если бы вы, проезжая через мост, сразу заметили пулеметы и зенитки, то это значило бы, что они плохо поставлены. А во-вторых... – Тон, которым он сказал это свое «во-вторых», я, наверное, запомню на всю жизнь. – Во-вторых, они действительно там не стоят. Зачем нам этот мост?
– Как «зачем»? А если придется через него обратно?
– Не придется, – сказал Кутепов. – Мы так уж решили тут между собой: что бы там кругом ни было, кто бы там ни наступал, а мы стоим вот тут, у Могилева, и будем стоять, пока живы. Вы походите, посмотрите, сколько накопано. Какие окопы, блиндажи какие! Разве их можно оставить? Не для того солдаты роют укрепления, чтобы оставлять их. Истина-то простая, старая, а вот забывают ее у нас. Роют, роют. А мы вот нарыли и не оставим. А до других нам дела нет.
Как я потом понял, Кутепов, очевидно, уже знал то, чего мы еще не знали: что слева и справа от Могилева немцы форсировали Днепр и что ему со своим полком придется остаться в окружении. Но у него была гордость солдата, не желавшего знать и не желавшего верить, что рядом с ним какие-то другие части плохо дерутся. Он хорошо закопался, его полк хорошо дрался и будет хорошо драться. Он знал это и считал, что и другие должны делать так же. А если они не делают так же, как он, то он с этим не желает считаться. Он желает думать, что вся армия дерется так же, как его полк. А если это не так, то он готов погибнуть. И из-за того, что другие плохо дерутся, менять своего поведения не будет»…
Полковник Семен Федорович Кутепов (1896-1941) – прототип комбрига Серпилина в романе
Анатолий Папанов в роли комбрига Серпилина в
И вторая причина.
Не прошло и месяца, как в СМИ шумно «прошелестела» и улетела в неведомую даль очередная «сенсационная» новость. Оказывается, Государственный архив России «рассекретил» справку о подвиге 28 героев-панфиловцев, составленную Главным военным прокурором СССР
В этом сообщении – первое, что неприятно резануло – слово «рассекретил». Рассекретить можно то, что до поры до времени было секретным, недоступным. Здесь же – ситуация иная, об истории с панфиловцами известно уже давно, с конца прошлого века, или даже раньше – чуть ли не с советских времен. «Погуглив», через несколько секунд получаю подтверждение: да, документ опубликован в журнале «Новый мир», №6, за 1997-й год.
Если в него внимательно вчитаться, выяснится, то, что было уже хорошо известно.
Да, напортачили тогда наши военные корреспонденты. В спешке перепутали номера рот, батальонов и самое главное – фамилии и имена героев. Реальных героев.
В тот день, 16 ноября 1941-го года, в районе Дубосеково геройски дралась не 5-я рота 2-го батальона 1075 стрелкового полка 316 стрелковой дивизии, а 4-я. И погибло тогда не 28 красноармейцев, а более 100. А из тех 28-ми, которые считались погибшими и которым вскоре посмертно присвоили звания Героев Советского Союза, несколько человек остались в живых. Вот, оказывается, по большому счету, – и вся ложь…
Вполне объяснимая и понятная в условиях отчаянного положения под Москвой и необходимости в кратчайшие сроки всенародно назвать имена героев, чтобы на них равнялись бойцы, продолжавшие сдерживать врага. А тут еще, по горячим следам, появилась песня «Дорогая моя столица», с быстротой молнии облетевшая всю страну. До сих пор являющаяся официальным гимном Москвы (композитор
И пути назад – чтобы внести уточнения и исправления в наградные списки – уже не было…
Впрочем, зачем об этом так много говорить? Ситуация, я думаю, вполне доступна для ее трезвой оценки. Правда, определенная часть нашей «продвинутой общественности», приняв «рассекреченный» документ за чистую монету, рассудила иначе – по ее мнению, это лишь частное проявление того, что «вся советская история – от 1917 до 1991 года – лжива - от начала и до конца» (М.Веллер)…
Какое все это имеет отношение к Константину Симонову?
Позвольте поделиться некоторыми соображениями.
Сопоставляя «панфиловское дело» с боем на Буйничском поле под Могилевом, невольно проникаешься подозрением – как бы и здесь не возникли «искатели исторической правды», особенно в преддверии предстоящего юбилея
Только подумал об этом – и вот, пожалуйста.
На одном из белорусских сайтов, автор, проделав большую работу по анализу немецких боевых донесений (которым он, разумеется, всецело доверяет), приходит к выводу: не могли в тот день красноармейцы кутеповского полка подбить 39 танков. Самое большее – 18. При этом, четыре их них оказались на ходу и были отбуксированы после боя ремонтными расчетами – по два в каждую сторону. «Итого» – 14 стальных истуканов, часть из которых запечатлел друг Симонова, фотокорреспондент Павел Трошкин.
На секунду примем это. И немедленно зададимся вопросом:
А четырнадцать – это как – много или мало?
Вон, Алеша Скворцов, из «Баллады о солдате», поставленной фронтовиком
Надо полагать, что количество подобной «правды» в дальнейшем будет только возрастать…
Она, эта нематериальная субстанция, сложенная воедино, тяжелым грузом ложится на образ писателя, погружая его творчество в болото сомнений и забвения…
Вот его уже нет и в школьной программе.
«Ты помнишь, Алеша…»
А, в самом деле, что ты помнишь, современный Алеша?
* * *
Забвение это имеет свою предысторию.
Имея в послужном списке один из самых весомых «иконостасов» советского времени (Герой Социалистического Труда, Лауреат Ленинской и шести Сталинских премий, кавалер многочисленных советских и иностранных орденов), Константин Михайлович, в представлении высшего руководства страны, всегда оставался фигурой весьма подозрительной. Во многом – из-за своей позиции о Сталине, о его роли в уничтожении цвета офицерского корпуса Красной Армии в годы Большого террора, а также - из-за трактовки писателем ряда трагических событий начального периода Великой Отечественной Войны.
Показателен в этом отношении развернутый донос, направленный руководству Советского Союза генералом армии А.А.Епишевым – начальником Главного политического управления Советской Армии и ВМФ (ГлавПУРа) по поводу книги
«Новая книга К. Симонова является глубоко ошибочной, недостойной советского писателя. Она может нанести серьезный вред патриотическому воспитанию нашей молодежи, искаженно показывая бессмертный подвиг нашего народа во имя защиты завоеваний Октября... Учитывая порочность записок Константина Симонова и тот вред, который они могут принести, Главное политическое управление Советской армии и ВМФ считает, что издавать их нецелесообразно».
В последующую эпоху, в годы «свободы и демократии», до которых писателю дожить не довелось, маятник качнулся в противоположную сторону – на Симонова навесили другой ярлык – его отчетливо выраженную «советскость».
Вот так и закрепляется в нишах общественного сознания образ Константина Михайловича Симонова – дворянина по происхождению, советского антисталиниста (в наши дни – это почти двойное клеймо) и – то ли писателя то ли – поэта… От произведений которого, в 21-м веке стало попахивать нафталином…
Не будем, однако, столь категоричными в выводах. Залогом будущего возвращения
Не каждому дано написать письмо любимой женщине, которое станет молитвой для миллионов людей…
Во время войны Константин Симонов, по его собственному признанию, «дал слабину два раза».
«Во-первых, когда ехали по германской дороге, вдали от города, и вдруг увидели бегущих и стреляющих вверх наших солдат и офицеров. Они кричали: «Конец войне! Победа!» А я почувствовал, что темнеет в глазах, вышел из машины, и меня вырвало на обочине дороги… Такой вот дикий натурализм приключился…
А вскоре после этого мы попали в настоящий международный концлагерь. Никто из нас не предполагал, что могли существовать лагеря смерти в таких масштабах – многие тысячи советских людей, чехов, поляков, французов и непокорных немцев. Все они бросались к нам, обнимали, благодарили. Кто-то крикнул: «Смотрите, здесь Константин Симонов!» Честно говоря, я был обескуражен всем дальнейшим настолько, что уже не удивился, когда меня подхватили на руки, водрузили на бочку или на ящик. Я понял, что надо сказать какие-то самые нужные для этих людей слова. И само собой сказалось: «Жди меня, и я вернусь. Только очень жди…» Оказалось, что они все знали эти стихи и переводили на свои языки. С трудом борясь с собой, почти задыхаясь от спазма в горле, я дочитал до конца. И не сдержал слез, глядя на их реакцию. Стыдиться было некого: плакали все – и узники концлагеря, и освободители. Есть предел мужской сдержанности»…
«С лейкой и блокнотом»…
Ветераны советской военной журналистики, слева направо:
Алексей Стужин, Константин Симонов, Самарий Гурарий,
Дмитрий Бальтерманц, Евгений Халдей.
Москва, Кремль.
Источники фото:
http://www.turspeak.ru/blogs/sergo/buinichskoe-pole
http://vk.com/wall-20394389_6474
http://portal-kultura.ru/articles/books/80572-s-leykoy-i-bloknotom/