1999-й год. Мэр Ростова
У Бориса Петровича Агуренко (1934-2003) – талантливого ростовского журналиста, писателя, краеведа – нет, вроде бы, в этом году никаких «юбилейных» дат.
И тем не менее, память об этом человеке, оставившем столь яркий след на нашей донской земле, не тускнеет и в «некруглые» для него годы, особенно – в преддверии юбилея Великой Победы.
Автор прекрасных очерков о донских подпольщиках, партизанах, известных и менее известных участниках войны, тружениках тыла, о ростовских улицах и переулках, названия которых связаны с именами наших героев-земляков – это – Агуренко…
Несравненный знаток и патриот Ростова, «вдохновитель» и постоянный автор тематических рубрик, посвященных памятным вехам в истории нашего города, мастер архивного поиска, ученый-исследователь, историк по профессии и по призванию (окончил историко-филологический факультет РГУ) – это – Агуренко…
Наконец – прирожденный газетчик, отдавший этой работе более 40 лет жизни, «визитная карточка» таких изданий, как «Комсомолец» и, конечно же, «Вечерний Ростов» – это – тоже Агуренко…
Многие ростовчане до сих пор хранят свои собственные «собрания сочинений» Бориса Петровича, главным образом, – в виде подборок газетных и журнальных публикаций. Так, например, особой популярностью пользовались его статьи под рубрикой «Их именами названы улицы нашего города».
Но газетные вырезки – стареют, люди, их собиравшие и бережно сохранявшие – уходят, а многие издания, опубликованные еще в прошлом веке и с тех пор не переиздававшиеся – становятся библиографической редкостью.
Выход, правда, есть – перевод «бумажного» текста в доступный электронный формат.
К сожалению, многие произведения
Настоящая публикация призвана, в какой-то степени, восполнить этот пробел.
Документальное повествование «Быть или не быть?» было напечатано в феврале-марте 1980 года в семи номерах ростовской газеты «Комсомолец» (№№ 29, 31, 32, 35, 36, 42, 43). Оно посвящено нашему земляку Григорию Шмуйловскому, выпускнику 45-й ростовской школы и впоследствии – легендарного ИФЛИ (1941), отважному воину-партизану, которому довелось сражаться бок о бок с великим советским разведчиком – Николаем Кузнецовым. Григорий Шмуйловский погиб в 1943 году.
Накануне Дня Победы – давайте вспомним еще раз – как самого Героя, так и автора документального повествования о нем – Бориса Петровича Агуренко...
1999-й год. Мэр Ростова
У Бориса Петровича Агуренко (1934-2003) – талантливого ростовского журналиста, писателя, краеведа – нет, вроде бы, в этом году никаких «юбилейных» дат.
И тем не менее, память об этом человеке, оставившем столь яркий след на нашей донской земле, не тускнеет и в «некруглые» для него годы, особенно – в преддверии юбилея Великой Победы.
Автор прекрасных очерков о донских подпольщиках, партизанах, известных и менее известных участниках войны, тружениках тыла, о ростовских улицах и переулках, названия которых связаны с именами наших героев-земляков – это – Агуренко…
Несравненный знаток и патриот Ростова, «вдохновитель» и постоянный автор тематических рубрик, посвященных памятным вехам в истории нашего города, мастер архивного поиска, ученый-исследователь, историк по профессии и по призванию (окончил историко-филологический факультет РГУ) – это – Агуренко…
Наконец – прирожденный газетчик, отдавший этой работе более 40 лет жизни, «визитная карточка» таких изданий, как «Комсомолец» и, конечно же, «Вечерний Ростов» – это – тоже Агуренко…
Многие ростовчане до сих пор хранят свои собственные «собрания сочинений» Бориса Петровича, главным образом, – в виде подборок газетных и журнальных публикаций. Так, например, особой популярностью пользовались его статьи под рубрикой «Их именами названы улицы нашего города».
Но газетные вырезки – стареют, люди, их собиравшие и бережно сохранявшие – уходят, а многие издания, опубликованные еще в прошлом веке и с тех пор не переиздававшиеся – становятся библиографической редкостью.
Выход, правда, есть – перевод «бумажного» текста в доступный электронный формат.
К сожалению, многие произведения
Настоящая публикация призвана, в какой-то степени, восполнить этот пробел.
Документальное повествование «Быть или не быть?» было напечатано в феврале-марте 1980 года в семи номерах ростовской газеты «Комсомолец» (№№ 29, 31, 32, 35, 36, 42, 43). Оно посвящено нашему земляку Григорию Шмуйловскому, выпускнику 45-й ростовской школы и впоследствии – легендарного ИФЛИ (1941), отважному воину-партизану, которому довелось сражаться бок о бок с великим советским разведчиком – Николаем Кузнецовым. Григорий Шмуйловский погиб в 1943 году.
Накануне Дня Победы – давайте вспомним еще раз – как самого Героя, так и автора документального повествования о нем – Бориса Петровича Агуренко.
Б. Агуренко
БЫТЬ ИЛИ НЕ БЫТЬ?
Документальное повествование
Последний день
– Отходи к лагерю! Буду прикрывать!
крикнул Гриша своему напарнику, вскинув автомат. Он верил, что тот все правильно поймет: у него пакет, да и пользы в бою от него мало – много ль навоюешь пистолетом!
Гриша Шмуйловский и Миша Зайцев возвращались с «маяка» – промежуточного пункта связи, установленного партизанами на полдороге к городу Ровно. Возвращались с очередным донесением Пауля Зиберта. Под этим именем, в форме обер-лейтенанта германской армии, в городе действовал разведчик Николай Иванович Кузнецов, о существовании которого тогда мало кто знал и в отряде. Связные Кузнецова обычно доставляли материалы на «маяк», а оттуда командиру отряда Дмитрию Николаевичу Медведеву их несли уже другие люди. Связь действовала четко и – главное – быстро. И вдруг эта засада – в чаще леса, у поворота дороги. Пули летели со всех сторон… Выследили? Узнали нашу дорогу? Или ждали – на всякий случай?..
– Отходи к лагерю! Буду прикрывать!
крикнул Шмуйловский, вскинув автомат, и Зайцев бросился в лес.
Гриша короткими очередями сдерживал погоню, стараясь за деревьями отойти в чащу, к знакомому болоту. Последнее, что видел Зайцев перед тем, как скрыться в лесу: почти рядом с Гришей из зарослей выскочил здоровенный детина с винтовкой и выстрелил в упор…
Темно-серая папка
Мы никогда уже не узнаем, о чем думал и что чувствовал в эти страшные мгновения в далеком лесу под украинским городом Ровно Григорий Шмуйловский – воспитанник школы
Все, что лежит передо мной в темно-серой папке, собрано молодым ученым – кандидатом химических наук, сотрудником НИИ органической химии Ростовского университета Аркадием Бушковым. Как-то – много лет назад – его мать Любовь Яковлевна рассказала сыну о Грише Шмуйловском, с которым училась в одной школе (Гриша – двумя классами старше), о его замечательных письмах к матери. Для Аркадия этот незамысловатый рассказ явился откровением, своеобразной ниточкой, связавшей его душу с героикой прошлого, фактом, давшим цепную реакцию прекрасного – собирание документов, встречи с родными Гриши, его однополчанами и знакомыми. И вот передо мной свидетельства этого долгого нелегкого поиска – воспоминания о Шмуйловском, его письма, фотографии, его блокноты и дневники.
– Почему же вы не попробуете сами написать обо всем, что узнали? – спрашиваю Аркадия.
– Нет… Не смогу… Я отношусь к собранному своеобразно… Не могу, знаете ли, выбрать главное, мне кажется все важным…
– И я буду рад, если мои поиски, все собранное мною поможет рассказать о Грише. Мы не вправе забывать о таких людях – рядовых великой войны. Те немногие страницы, которые рассказывают о нем в книгах Дмитрия Николаевича Медведева, скупы до обидного. И факты изложены не всегда точно – Дмитрий Николаевич писал на документальной основе художественные произведения. А мне кажется, что будут интересны подлинные подробности…
Я согласен с Аркадием Бушковым.
Внимательно перечитав собранное в темно-серой папке, принялся снова за книги
Аркадий Бушков помог мне встретиться с родственниками Шмуйловского, живущими в Ростове.
А в ноябре 1977 года в школе № 45 состоялась встреча выпускников 1937 года. Отмечались две даты – пятидесятилетие того дня, как они переступили порог школы, и сорокалетие ее окончания. В выступлениях бывших учеников, их учителей часто звучало имя Гриши Шмуйловского его товарищей по школе, павших в боях с фашизмом.
На основе этих воспоминаний, материалов из серой папки и некоторых архивных документов мне захотелось восстановить хотя бы связную цепь эпизодов из жизни Григория Шмуйловского, – этой, говоря словами Аркадия Гайдара, обыкновенной биографии в героическое время.
Странички из дневника
«Я помню весну на ростовском дворе… На нас, детей, находили припадки беспричинного веселья, и мы носились по двору, рыча, изгибая шею, словно породистые лошади. Начатые игры не доводились до конца, внимание летало с предмета на предмет. Бурное чувство наполняло наши тела до кончиков пальцев…
В это время мы не сорились с девочками, и они не казались нам скучными. Нас тянуло друг к другу непонятной силой…
Двор был ареной, на которой мы учились обществу. С годами он стал казаться мне меньше и грязней, но когда-то этот двор был для меня тем же, чем Париж – для Растиньяка. Я завоевывал его, я знал на нем страсти и любовь»…Он любил родной город. И любил его, если можно так сказать, – домашность, интимность. Много лет спустя, уже в Москве, в дни войны, он так выразил эти ощущения:
«Я часто читаю в газетах о том, что Ростов был целью немцев еще в начале войны; что взятие Ростова должно было разрешить целый ряд оперативных задач, в частности, задачу овладения Ближним Востоком. При всем том мне не верится, что речь идет именно о том городе, в котором я рос. Так точно близкие знакомые не верят в значительность человека, все слабости которого им известны».
«Пушкин – это Татьяна Ларина!»
Гриша полюбил литературу. Полюбил по-своему: его не увлекали яркие герои Дюма, но захватывал светлый, ясный Пушкин, раздражал Грин и оставлял равнодушным Конан-Дойль, но восхищал Толстой.
Очень скоро пробудилась у Гриши любовь к живому герою – сильному и доброму, отважному и внимательному к страданиям других. Характерно, что в ученическом докладе, посвященном столетию со дня гибели Пушкина, он высказал мысль, удивившую, даже вызвавшую тогда недоумение у его товарищей:
– Пушкин – это не Онегин и не Ленский, в которых вы ищете его черты. Пушкин – это Татьяна Ларина!..
В школе № 45 к этому времени сложилась своеобразная атмосфера всеобщего увлечения литературой и искусством: активно работали кружки – и литературный, и драматический, выпускался рукописный журнал, проводились тематические вечера.
Он исполнял роль Чацкого в «Горе от ума» и Хлестакова в «Ревизоре», председательствовал на заседаниях литкружка, редактировал журнал, мог в воскресенье с друзьями дважды в день побывать в драматическом театре (он помещался тогда на Буденновском проспекте, где теперь здание цирка), важно, чтобы играли любимые актеры Белоусов и Федоров. (Белоусова любили в ролях классического репертуара, Федорова – в современных пьесах, особенно комедиях).
Пристрастившись к языкам и литературе, Гриша блестяще заканчивает школу и поступает в знаменитый ИФЛИ. Было это в 1937 году.
Вопросы
«В моей памяти остался облик юноши среднего роста, черноволосого, с живыми глазами, умного юноши, вопросов которого я побаивался, когда он задавал их на семинаре по Байрону, которым я руководил. Мне и самому тогда еще не было тридцати лет, а Гриша Шмуйловский был студентом третьего курса и принадлежал к тому поколению ифлийцев, которое дало стране так много даровитых людей, работающих в разных областях нашей культуры», – так вспоминает профессор А. Аникст.
Гриша любил говорить, что все ясно бывает только ленивым и равнодушным, а чем больше человек узнает, тем больше перед ним встает вопросов. И сотни вопросов окружили Шмуйловского, готовящегося стать специалистом по истории западной литературы и языков. Глубоко и всесторонне изучает он курс литературы средних веков и Возрождения у
Гриша создает гипотезу об утерянной сцене «Гамлета». Была она или не была? Была!
«Береговая сцена»
29 сентября 1939 года в семинаре Михаила Михайловича Морозова Гриша Шмуйловский начал свой доклад – о некоторых итогах текстологической работы, проделанной при сравнении разных изданий бессмертной трагедии. Обнаружено немало ляпсусов, противоречий, недоговорок, как плод позднейших вмешательств.
«Коснулся… вопроса о медлительности Гамлета, охарактеризовал его психологическую эволюцию в пределах «периода прекраснодумия» и «периода бурь и крови» (термины собственного изобретения!). Публика мычала, сделала несколько малозначительных возражений, которые я легко отразил, но чувствовалось, что они со мной не согласны…»
6 октября доклад Шмуйловского продолжался. Гриша предлагает свое объяснение всему, о чем говорил в первой части доклада.
– Вековечный гамлетовский вопрос предлагает исследователям трудную задачу: почему Гамлет медлит мстить…
Гриша обрушивает на слушателей свои утверждения – взволнованно и весело:
– Но все дело в том, что Гамлет вовсе не медлит мстить. Он медлит расследовать дело о преступлении. Пока же дело не будет расследовано, он не имеет права мстить. Но, с другой стороны, доказывать вину Клавдия – это значит действовать в условиях эльсинорского двора, хитрить и извиваться, делать то, что противоречит прямой натуре Гамлета…
Слушатели были захвачены стройностью и оригинальностью рассуждений докладчика. «Сам» Морозов местами «гудел от восторга», повторяя изредка:
– Очень интересно!
Гриша перечислял обнаруженные им противоречия, недоговорки, откровенные ляпсусы – во-первых, во-вторых, …в-шестых… И все это сосредоточилось в одном месте – между вторым и третьим актом.
– В чем дело? Почему все ошибки группируются именно тут? Именно тут Гамлет, только что прибывший из Англии, должен был продемонстрировать переходную ступень от «Пусть мои мысли будут кровавыми» к «Пусть будет», именно тут Гамлет должен был узнать о восстании Лаэрта, сообщить зрителю, что он об этом думает, и показать, став во главе масс, как он выпутывается из дилеммы: послушливость – не послушливость. В то же время Горацио должен был прибыть к Гамлету в сопровождении моряков, узнать «дело большого калибра» и высказать свое мнение. Вместо всего этого мы находим в тексте зияние, спешно прикрытое от глаз публики.
Остается сделать последний шаг и предположить, что сцена, которая все объясняет, была выброшена. А ляпсусы в тексте, указывающие на существование сцены-изгнанницы, произошли оттого, что кто-то наспех подправил раненую композицию, выбросил намеки на уничтоженный текст, кое-что прибавил, чтоб зритель не замечал зияния, кое-что убавил, но мелких противоречий не избежал.
Теперь, поскольку мы признали существование какой-то сцены (назовем ее условно «Береговой»), нам остается путем гипотез определить, что, собственно говоря, могло в ней быть?
Опираясь на текст трагедии, Гриша воссоздает сцену, в которой Гамлет вырастает таким, в какого он верил, которого он любил. «Не быть» – для него не трагедия, если это сделано во имя великих идеалов справедливости…
Успех
Доклад окончен. Успех! Небывалый успех!
Морозов семь раз повторил «очень интересно». Сокурсники устанавливают очередь на рукопись доклада, чтобы еще раз наедине с собой разобраться во всем услышанном.
После недолгого раздумья Морозов предлагает напечатать доклад в трудах шекспировского кабинета.
«Я молча поклонился и хихикнул в рукав. Морозов человек восторженный и завтра же забудет о своем предложении, но само по себе предложение было весьма лестно – писал Гриша в Ростов. – Свое вчерашнее чтение я начал с тезисов. Быстренько прочел их, с радостью убедился, что публика поняла. Дошло! Это значит, что я, Гриша Шмуйловский, смог втолковать своим слушателям, в чем загадка Гамлета, почему он медлит – и они поняли. Это значит, что сделал то, от чего два века открещивались шекспирологи. Величайшие авторитеты ломали голову, сидели по 18 лет над «Гамлетом» и отказывались что-нибудь понимать, а я понял, черт возьми!
Не подумайте, что я загордился. Нет, но каждый имеет право немножко похвастаться! Ну, ладно, вернемся к докладу: затем я перешел к изложению своих взглядов на последние акты «Гамлета…».
Изложил я свои взгляды довольно сухо, без всякой «водички»…
Кончив, я скорбно посмотрел на слушателей. О, чудо, оказывается, они поняли. Мало того, он поверили в существование «береговой сцены». Мало того, они удивились, что никто до меня (!!!) этого не замечал. Что ж делать, черт возьми, действительно никто не замечал…
Так-то, дорогие толстяки, теперь я собираюсь показать доклад доц. Пинскому. Он не будет восторгаться, как Морозов, и будет строже критиковать. Если и он одобрит, то значит, я произвел на свет нечто, имеющее научную ценность».
Пройдет почти тридцать лет, и
Гриша много работает. Лучшие часы в его жизни – часы, проведенные над книгой, над любимым Шекспиром. В Михаиле Михайловиче Морозове он нашел вдумчивого учителя, советчика и во многом единомышленника. Уже несколько лет возглавлял Михаил Михайлович Кабинет Шекспира и западноевропейской драматургии, созданный при Всероссийском театральном обществе. Кабинет консультировал театральных работников – письменно и устно, ежегодно проводил шекспировские конференции, готовил и издавал научные исследования по Шекспиру. Морозов в конце тридцатых годов был занят рядом важнейших для шекспироведения работ: «Комментарии к пьесам Шекспира», «Язык и стиль Шекспира», «О динамике созданных Шекспиром героев». Он – историк литературы, текстолог, переводчик, комментатор, театровед… Для Гриши – увлекательный образец многогранности и своеобразия в научном исследовании. И Шмуйловский продолжает работать над своей гипотезой, развивая ее и аргументируя. Но мимо Гриши не проходят важнейшие события общественной жизни института. Он сообщает в Ростов:
«Вчера у нас в Институте был вечер: провожали призывников. Выступали Слепнев и Кренкель…».
Молодым людям конца тридцатых годов не нужно было пояснять, что значит такой вечер, что могли говорить легендарные люди, имена которых были у всех на устах: один из первых Героев Советского Союза летчик Маврикий Слепнев, принимавший участие в спасении челюскинцев и Герой Советского Союза папанинец Кренкель.
Была в этом письме от 6 октября 1939 года и такая строка:
«Увы, мне уже без 3 дней 20 лет. Старею, старею!»
Жизнь, замечательная жизнь среди любимых книг, с дорогими друзьями полнилась соками, надеждами, мечтами.
Слом
22 июня 1941 года.
Фашистские изуверы шагнули через рубежи нашей Родины, сея смерть и разор. Советские люди поднимались на защиту Отечества. Каждый должен был найти свое место в дни, когда, казалось, сломлено все, что было так близко. Важное недавно становилось теперь бессмысленным. Важно было одно: выстоять. Пока выстоять, чтобы потом победить.
…Шмуйловский сдавал государственные экзамены.
Странички из дневника
«…Шли эшелоны из глубины страны. Женщины бодро махали платочками вслед уезжавшим мужьям. Когда вагоны скрывались за поворотом, они позволяли себе немного поплакать. Юноши, гордо цитировавшие строку поэта «От студенческого общежития до бессмертья – один шаг» – осаждали военкоматы. Люди, начинавшие жить удобно и легко, бросали комфорт. На всем протяжении страны все жили в тени войны.
Удивительно, как немцы недооценили нас. Они были избалованы победой во Франции. Головокружительный марш на Париж убедил Ганса Миттельбахера в том, что он непобедим. Газеты втолковывали ему, что немецкие генералы – самые лучшие, а он – лучший в мире солдат…»
«…Так началась война. Ганс Миттельбахер, вооруженный автоматом и записной книжкой «для русских впечатлений», перешел границу и двинулся вперед, а человек, мечтавший отдохнуть в воскресенье, уходил на Восток. Оглядываясь, он видел, как горит его дом.
…Между тем, Ганс Миттельбахер, окутанный облаками пыли, шел вперед. Он был молод, но его воспитали по принципу Гиммлера: «Я ставлю ставку на стервеца в человеке». Его вожди называли народ стадом, и он не считал себя принадлежащим к народу, потому что вожди наградили его красивыми петличками и знаком орла на груди. Своей невесте в Магдебурге Ганс Миттельбахер писал: «Мы построим виллу на Дону среди виноградников и заживем как голубки. Работать на нас будут рабы…».
Ну, нет! Не дождетесь.
Мы здесь. Мы готовы, «ополчась на море смут, сразить их противоборством»!
Звон щита
Что может ифлиец во время войны?
Его учили языку, истории, литературе – восточной и западной. Теперь с запада идет смерть. Противопоставить ей нужно мужество, преданность Отечеству.
…Они встретились 16 июля в Центральном Комитете комсомола. Ифлиец Григорий Шмуйловский, студент-медик Альберт Цессарский, ученик студии Вахтангова Макс Селескериди и десятки других парней и девчат, обратившихся в свой ЦК с просьбой немедленно отправить в действующую армию. Их просьба удовлетворена, хотя и не полностью – они зачислены в Московский комсомольский добровольческий полк.
В коридоре ЦК Гриша пылко читал Блока перед толпой таких же юнцов:
О, весна! без конца и без краю —
Без конца и без краю мечта!
Узнаю тебя, жизнь! Принимаю!
И приветствую звоном щита!
В этот день:
– Президиум Верховного Совета СССР принял указ «О реорганизации органов политической пропаганды и введении института военных комиссаров в Рабоче-Крестьянской Красной Армии»;
– Государственный Комитет Обороны принял решение о строительстве Можайской линии обороны в 120-130 км от Москвы;
– к исходу дня наши войска оставили Смоленск и Кишинев;
– опубликовано сообщение, что рабочие машиностроительного и металлургических заводов в
Вступление молодых москвичей в свой полк было одним из многих фактов, которые не записаны в толстых книгах, но которые так много изменили в жизни молодых людей.
«Зачем сейчас диплом?»
Диплом с отличием № 698269.
…Долгожданный диплом. Но зачем он сейчас?
Получить бы справку, что зачислен в полк! Ею можно было бы гордиться!
«Родился Гамлет… Вечное противоречие между замыслом и выполнением, между мечтой и реальностью» (Из дневника).
Один из старых командиров сказал Грише:
– Зачем тебе винтовка, парень? Ты знаешь языки – это сейчас во как нужно!
Впервые за всю жизнь Гриша проклял свое полиглотство и свою специальность, к которой так стремился. Насупившись, сказал:
– Я осовиахимовец. Я умею стрелять. И это – главное!
– Ты теперь боец. И что для тебя главное, будет решать начальство.
Бойцы комсомольского добровольческого полка изучали оружие, учились диверсиям и штыковому бою, учились ходить в строю. Когда же на фронт?! Ведь там очень тяжело!.. На юге враг рвется к родному Ростову… Мысли там, с мамой…
И летит на Дон почтовая карточка:
«Милая мамочка! Мы до сих пор в состоянии учебы. Очень беспокоит меня твое положение. Решай на месте, как поступать, держись твердо и в случае эвакуации помни наш уговор: о своем передвижении сообщай дяде Володе и мне по адресу: Москва, гл. почтамт, почт. ящик 1271. 21.Х. Гриша».
Странички из дневника
«…Ныне по всей стране раздается перекличка голосов:
…– Стой! Кто идет?
Горацио: Друзья страны…»
«…Одному из моих товарищей приснился сон – Байрону задают вопрос: «Как вы применяетесь к современным условиям?»
«Подрывное дело:
Ящичная мина №5 (ЯМ5) – противотанковая.
Вес ВВ – 5 кг.
Выводит из строя любой танк.
Длина – 50 см, ширина – 20 см, высота – 10 см.
Взрывается с помощью УВ или МУВ.
Давление для взрыва – от 240 кг.
Капризна!»
«Моя ошибка, очевидно, в том, что я не могу отделаться от представления времени и пространства, как чего-то внешнего по отношению к материи. Для меня материя по-прежнему существует в пространстве, между тем как пространство есть атрибут материи. Пространство есть единство времени и движения».
Ожидание
Враг приближался к Москве, стоял недалеко от Ростова.
Московский комсомольский добровольческий полк был своеобразной военной частью. Из него уходили одни, остающиеся молча понимали: товарищи идут на задание. И ждали своей очереди. Когда, когда она наступит?
Шмуйловский – терпелив. Наверное, к этому его приучила исследовательская работа, когда необходимо помногу раз выверять одно и то же положение, долгие месяцы и даже годы стремясь к результату.
Но и терпению Гриши приходил конец. Он бежал к начальству, строчил очередной рапорт, убеждал, доказывал: я должен быть на фронте!
Ответ был один и тот же:
– Ждать!
Шли письма
Дорогая мамочка!
Беспокоюсь о тебе. Получил вчера твою открытку от 5 октября, а с тех пор многое переменилось. Выехала ли ты из Ростова? Остаешься ли ты? Если надо ехать, бросай все без сожаления, не возись с вещами, береги только себя.
Хотя мы остаемся на месте, фронт приближается к нам. Недавно встретил на улице несколько ифлийцев. Оказывается, наш институт эвакуируется в Ашхабад. В городе уже не осталось знакомых.
Сегодня у нас торжественный день: мы принимаем присягу. Милая мамочка, я буду драться честно – за твое и мое счастье, за мирную жизнь, за возможность снова видеть тебя, за Ростов, где я вырос и Москву, где я учился.
Верю, твердо верю, что мы не исчерпали весь запас счастья, положенный на нашу долю.
Мамочка! Мы еще будем счастливы. Береги себя для будущих дней.
Гриша. 2.ХI.41.
Дорогая мамочка!
Получил твою открытку с поздравлениями по поводу Нового года. Сердечно желаю тебе и всем родственникам счастливой жизни. Надеюсь, мы все соединимся в этом году, все станет на старые привычные места и вернется прежняя милая жизнь, о которой я вспоминаю, как о чем-то бесконечно далеком.
Моя жизнь чрезвычайно спокойна. В часы, свободные от занятий, я успеваю немножко читать по-немецки и по-английски, писать статьи в полковую газету и, наконец, готовить доклад для ротного кружка на тему: «Взаимосвязь и взаимообусловленность в природе».
Удивительное дело: поступив ранее всех в армию, мы, добровольцы, до сих пор еще не нюхали пороха, между тем как многие мои товарищи давно уже на фронте…
Учитывай, пожалуйста, что здесь совершенно нет открыток и конвертов. Эту открыточку я выпросил у друзей. Будь здорова. Поцелуй от моего имени Фридочку.
22.I.42. Гриша.
Любимая мамочка!
У меня все по-старому, все спокойно. Настолько спокойно, что мне нечего прибавить к тем открыткам, которые я тебе неоднократно посылал. Получаешь ли ты их?
Передай мой привет родственникам. Поцелуй детей. Сказка о Синей птице – о том, как люди искали счастья, – остается за мной. Скажи им, что сказочник сам уехал на поиски счастья. И он обязательно найдет его – обязательно!
Не беспокойтесь на мой счет. Поверьте, что я сейчас живу в смысле сна, пищи, покоя – лучше, чем вы.
Гриша. 16.II.42.
Встреча с Медведевым
Наконец-то! Наконец-то! Кажется, начинается настоящее дело…
В апреле сорок второго в Москве появился
Дмитрию Николаевичу разрешили по своему усмотрению комплектовать группы отряда, предложили познакомиться с бойцами добровольческого комсомольского полка.
Шмуйловский был в числе первых, с кем разговаривал Медведев после встречи с Сашей Твороговым, который тоже был раньше в полку, но успел уже побывать в тылу врага с Медведевым. Дмитрия Николаевича подкупило то, что Гриша знает немецкий и английский, а характеристики ему и командование, и товарищи давали отличные.
Ифлийцы Шмуйловский и Базанов, актер Селескериди, врач Цессарский почти одновременно вступили в отряд особого назначения, стали готовиться к борьбе с врагом в его глубоком тылу.
Из воспоминаний Д.Н. Медведева:
«… Подготовка отряда заняла около месяца. В окрестностях Москвы, в лесу, был разбит лагерь. Живя там, мы ежедневно тренировались в стрельбе, изучали тактику. Вблизи лагеря находилось озеро и, воспользовавшись этим, мы стали практиковаться в постройке плотов, переправлялись на них с берега на берег.
В свободные часы разучивали песни. Не просто пели, а именно разучивали. Большими энтузиастами и мастерами этого дела оказались Цессарский и его друг Гриша Шмуйловский. Они, как никто, любили песню, понимали в ней толк, а главное – отдавали себе отчет в том, что она должна сослужить хорошую службу в нашей партизанской жизни. Они так и говорили: «Нужно взять с собой туда побольше песен!».
Как командир отряда я пользовался каждым случаем, чтобы поговорить с людьми о предстоящей нам жизни. Полугодовой опыт командования партизанским отрядом в Брянских лесах позволял предвидеть условия, в которых придется работать, трудности, которые нас ожидают. Я рассказывал о них товарищам, ничего не утаивая, предупреждал о лишениях, о постоянном риске, с которым связана жизнь партизана. И видел по глазам молча слушавших людей, что опасности и лишения ни в ком не вызывают страха…»
Сохранился в дневнике Шмуйловсого набросок к рассказу или повести, навеянный этим лагерем в подмосковном лесу:
«Медсанбат расположился на опушке леса. Санитары принялись за работу с небрежностью людей, которым недолго оставаться на одном месте. Аня побежала в лес, и там среди тающих берез думала о том, что вот уже готова оправа для счастья, а между тем его нет, и люди убивают друг друга. Там ее нашел доктор Смирницкий. Он подошел, высоко поднимая ноги, и сел рядом на пень. Глаза его туманились, видно было, что он тоже растроган целомудренной красотой земли, но эти чувства казались ему наивными, и, вздыхая, как лошадь, он говорил о том, что устал и жаловался на нераспорядительность начальства…»
Шли письма
Милая мамуся!
Мне было очень смешно читать про ростовские вещи, «за которые я буду тебя упрекать». Что за глупости! Как будто у меня нет ничего на свете дороже, чем шкаф с деревянными оленями.
Живи, пожалуйста, в Кисловодске, работай и читай по-французски. Последнее меня особенно обрадовало: значит, все в порядке, мамуся не сломилась и по-прежнему – храбрая маленькая женщина.
Дорогая моя, не пригодится ли тебе теперь твой медицинский опыт? Ты все-таки почти доктор по образованию. Ты не соприкасаешься с ранеными? Я бы очень хотел узнать подробнее о твоей работе. Есть ли у вас «общественность»? Что ты делаешь по вечерам?
Напиши мне длинное письмо. Так приятно получать длинные письма. Если я к тому времени перееду, то товарищ Миша Дижур постарается переслать письмо.
Кланяйся и целуй всех.
Гриша 21.VI.42.
Дорогая мамочка!
Только сегодня получил твою открытку из Баку от 23.VIII. Она меня успокоила: все последнее время я волновался, где ты, что с работой. Хорошо, что ты уехала благополучно.
Милая моя, хорошая мамочка, держись бодро, крепись хотя бы ради меня. Если можешь, езжай в Самарканд. Будь здорова. Передай мой привет родственникам.
Гриша. 16.IX.42.
Дорогая мамочка!
Поздравляю тебя с праздником. Надеюсь, в следующий раз мы будем праздновать вместе.
Бодрись только, не падай духом, и все пойдет хорошо. Жизнь имеет свои приливы и отливы: вслед за горем должно следовать счастье и удовольствие…
Очень печально сознавать, что тебе тяжело, а я бессилен помочь, разве лишь бодрым словом да уверением в том, что живу превосходно, здоров и жду с нетерпением, когда мы, наконец, свидимся.
Гриша 7.XI.42.
«Они улетели… А мы когда?»
Первое письмо, приведенное в предыдущей главе, было написано на следующий день после того, как улетел в тыл врага Дмитрий Николаевич с группой партизан. Улетели и многие друзья. Тяжелее всего было расставание с Цессарским. Очень уж близкими людьми они оказались!
Это была не первая группа медведевского отряда, заброшенная в тыл врага. Еще в конце мая в Мозырские леса вылетел Саша Творогов со своим звеном. Попасть сразу в Сарненские леса было сложно – из-за дальности расстояния; также не нужно было привлекать внимание гитлеровцев к месту будущего базирования отряда. Поэтому и решили: лететь в Мозырские леса, в район села Мухоеды, оттуда к месту назначения – пешком.
Два дня молчал Творогов. Наконец, пришла радиограмма: группу выбросили южнее Житомира – почти триста колометров до узловых Мухоед! Еще через день Саша передал: иду к месту сбора. Передача неожиданно прервалась, и потом в течение трех дней – молчание.
Отправили второе звено, затем третье, четвертое. И все были выброшены неудачно. С четвертым полетел комиссар Сергей Трофимович Стехов. Вскоре он радировал: «Третий день не могу определить место, где нахожусь. Посылаю людей в разведку – не возвращаются».
Только тогда командование дало разрешение лететь Медведеву. Он отправился с Александром Александровичем Лукиным, назначенным после исчезновения Творогова начальником разведки, радисткой Лидой Шерстневой и несколькими бойцами-испанцами. Лететь за тысячу километров от Москвы, за шестьсот километров от линии фронта. Отряд должен действовать!
Шмуйловский не выдержал:
– Вы летите… Когда же мы? Сколько ждать? Мы подавали заявления почти год назад – просили направить на фронт. И что ж?
Лукин, чуточку улыбаясь, отрезал:
– Отставить! Ждать! И готовиться, чтобы выполнить свой долг наилучшим образом!
Гриша писал матери общие фразы, сообщал внешне правдивые факты, но не писал и не мог писать главное: он совершенствовался в современном немецком языке (классический литературный он знал отменно, но разве обычный солдат или офицер владеет им!). Читал немецкие книги, газеты, беседовал с немцами – антифашистами и пленными. Среди улетевших в тыл врага немецкий знают Кузнецов и Цессарский.
– Я же тоже пригодился бы сейчас!
Но командование считало, что пока важнее дело, которым Шмуйловский занимался сейчас, – он готовил радиопередачи на немецком языке. Получались они доходчивые, убедительные и суровые.
…А Гриша тосковал:
«В лес, к ребятам! Ей-право, там мое место!»…
Шли письма
Милая мамочка!
Посылаю тебе весточку: все в порядке. Напиши мне, как ты живешь. Побольше мелочей! Мне хочется знать, какая у тебя комната, что ты ешь и с кем знакома; как выглядит улица, по которой ты ходишь, и что за город Самарканд. Я знаю, что тебе тяжело, милая мамуся, но – что делать! – я сейчас ничем не могу помочь: справку, может быть, дадут, но я ведь всего-навсего младший командир, к тому же звание зам. политрука, как и все политические звания, отменено. Теперь меня должны переаттестовывать. Кто знает, что из этого выйдет.
Новый адрес, который я тебе написал, оказывается ненадежным. Пиши покамест по старому. Пиши чаще. Каждый раз друзья приносят твое письмо и заставляют танцевать. Я пляшу цыганочку за твое здоровье, за наше свидание. Оно, правда, запаздывает против моих расчетов, это свидание, но все же оно будет рано или поздно.
Гриша 20.XI.42.
Дорогая мамочка!
Нам придется на неопределенное время прервать переписку.
Дело в том, что меня, наконец, вызвали для выполнения некоторой работы.
Эта работа носит специальный характер, в связи с чем я буду вынужден отказаться от писем. Во всяком случае, смею тебя уверить, я еду не на фронт. Не выдумывай себе никаких ужасов. Это обыкновенная служебная командировка. Как только я вернусь обратно, тотчас дам тебе знать. Имей в виду, что мое молчание может продолжаться месяцами и не волнуйся. Опасности я подвергаюсь не больше, чем ты.
Очень рад, что хоть немножечко, хоть отдаленными, косвенными способами могу оказаться полезным делу войны.
Я надеюсь, бесценная моя мамочка, на твое благоразумие. Держи себя бодро, заботься о себе, чтобы сохранить свои силы для нашего будущего. Если будут у тебя какие-нибудь перемены, скажем - перемена адреса, то сообщи об этом дядьям в Баку и Ашхабад.
Будь здорова, дорогая. Передай привет от меня всем родственникам.
Гриша. 26.III.43.
Ночь в канун апреля
Парашют сработал автоматически. Костры, которые вначале казались далекими и тусклыми, быстро приближались и будто бы разгорались ярким огнем. Гриша старательно выполнил все указания инструктора – немногому научишься за два тренировочных прыжка, – и благополучно ввалился в сугроб неподалеку от костров. Вместе с ним из самолета прыгали начальник разведки Лукин, возвращавшийся таким способом из командировки в Москву, где он решал некоторые важные вопросы снабжения отряда, Макс Селескериди (Греков), радистки Марина Ких и Аня Веснянко. С этого же самолета сбросили несколько мешков с письмами, журналами, газетами, автоматами, патронами, продуктами…
Командир безошибочно определил тюк, в котором находилась корреспонденция. И вот уже партизаны, свободные от охраны и транспортировки полученного, читают письма. Доктор Цессарский получил письмо от жены и любимы томик – «Гамлет», в переводе Лозинского. Залпом проглотил письмо, поглаживая книгу, столько напомнившую.
– Ту би ор нот ту би… – на великолепном английском произносит кто-то за его спиной.– Шмуйловский! Наконец-то!..
Гриша в брезентовом комбинезоне и шлеме, с автоматом на груди. Улыбаясь, он произносит нарочито театрально:
– Что благородней – духом покоряться, торчать в Москве, выступать с воззваниями по радио – иль, ополчась на море смут, сразить их противоборством, быть здесь, у этих костров? Наконец-то я среди вас! Здравствуйте, доктор!
И друзья обнялись, чуть ли не десять месяцев спустя после разлуки. Вскоре к ним подошел Макс. Тоже радостные восклицания и объятия.
Доктор спрашивал о Москве. Друзья отвечали: «Нормально! Все в порядке!» и торопились узнать, как живет и борется отряд, что сделано без них, какие были бои.
Друзья завидовали Цессарскому: вот уж, действительно, – и в боях побывал, и не одного фашиста прикончил. Цессарский сказал, что здесь, в лесу, его приняли в партию.
– Мне большую честь оказали. Теперь надо оправдывать. Вы, ведь знаете, ребята, что значит быть коммунистом, особенно здесь.
Как тут не завидовать!
А партизаны хотели услышать рассказ о Москве. Правда, в этот день им так и не удалось его послушать.
Первый бой
Отряд Медведева готовился перебазироваться в Цуманские леса. Это ближе к Ровно, не будут нужны многие промежуточные пункты связи – «маяки», останутся только наиболее важные. В разведку ушла большая группа партизан, которая на обратном пути, у реки Случь, у села Богуши наткнулась на засаду. Полчаса шел бой. Потеряв шесть человек, партизаны отошли. Они утверждали, что бой с ними вели не немцы, а националисты: бойцы слышали команды на украинском языке да и документы одного из убитых подтверждали сказанное.
Саша Базанов, теперь уже командир первой роты, попросил у командира разрешения рассчитаться с бандеровцами за погибших.
– Нужно их проучить! – поддержал комиссар Стехов.
И Цессарский, и новички под командой товарища участвовали в этом бою.
Бесшумно подобравшись к крайним хатам села, партизаны с громким «ура» пошли в атаку. Заспанные бандиты в панике выскакивали из хат под пули и падали, сраженные.
– Собаке – собачья смерть! – шептал Гриша, поливая врагов из автомата.
Операция удалась блестяще. Новички показали себя в бою отлично.
А вечером Гриша и Макс ходили от костра к костру, от шалаша к шалашу и опять, как когда-то в подмосковном лесу, разучивали с ребятами песни – «Песни из Москвы»: «Вечер на рейде», «Морячка», «Песня саперов» и другие, новые, дотоле неизвестные.
Офелия говорит баритоном
Как-то на досуге зашел у друзей спор о Гамлете. Цессарскому был ближе традиционный облик принца-философа, Шмуйловский утверждал: Гамлет – борец, свидетельством тому выброшенная сцена. И так убежденно говорил об этом, что доктор не решился спорить и предложил:
– Давай сыграем для ребят сцену из «Гамлета»!
«Гриша обрадовался, – вспоминает А. Цессарский. – Но сразу подошел к делу очень серьезно. Он тут же объявил, что исполнителям придется прослушать целый курс о Шекспире, о елизаветинской Англии. В тот вечер мы с Максимом прослушали первую лекцию…
…Гриша по старой английской традиции выбрал роль Офелии, Максим – Полония, Гамлета – я. Наверно, это было смешно со стороны, когда рослый парень, потрясая автоматом, восклицал могучим баритоном:
– Тем больше была я обманута!
На что получал серьезный совет:
– Уйди в монастырь: к чему тебе плодить грешников?
Мы репетировали увлеченно. Много спорили. Мне казалось, что главное в первой сцене с Офелией для Гамлета – все тот же вопрос о судьбе мира, о честности и справедливости, об ответственности. Во всяком случае, для нас тогда это было главным.
– Любовь! – застенчиво говорил Максим. – Ведь это же любовная сцена, ребята. Смотрите, он сомневается, признается, отрекается, убегает, возвращается. Он любит, любит! И хочет верить!– Хочет, но не верит! – упорствовал я. – Здесь философский вопрос!
– А может быть, и то и другое? Как в жизни? – Тактично вставлял Гриша. – Спросим у Шекспира? Возьмем текст.
И мы втроем вновь склонялись над книгой…».
Когда споры о Гамлете заходили в тупик, друзья усаживались за шахматы.
Жаль только, мало свободного времени оставалось у друзей. Тем дороже им были такие минуты.
А Гриша еще и продолжал писать. Он хотел написать рассказ, настоящий рассказ о настоящем герое. Сделанным был недоволен, никому не показывал. Только однажды за шахматной партией признался доктору:
– Что такое подвиг? Это меня мучит. О чем думает человек, когда сознательно жертвует жизнью? Что чувствует? Не испытал, не знаю. Без этого не могу дописать рассказ.
Не могу!
«Этот фельдфебель…»
Когда отряд перебазировался в Цуманские леса, из Ровно в лагерь прибыл Кузнецов. Он давно хотел подобрать из партизан целое отделение «немецких» солдат – славное, хотя и небезопасное прикрытие обер-лейтенанту Паулю Зиберту.
Шмуйловского назначили фельдфебелем. Он целыми днями разучивал с ребятами немецкие солдатские песни, с помощью Кузнецова учился командовать по-немецки.
Как вспоминает Цессарский, Кузнецову нравился Шмуйловский.
– Этот фельдфебель меня устраивает! – говорил Николай Иванович. – Мы будем вместе работать.
Гриша и в лесу готовился стать разведчиком, совершенствуясь в языке, стрельбе из пистолета, манерах гитлеровского военнослужащего.
И если бы не 19 июня, может быть, все случилось бы по-иному…
Охота на Коха
Медведев сказал:
– Нужны добровольцы для смертельно опасного дела.
Цессарский как услышал, так бегом к Грише! Тот выслушал внимательно, смущено улыбнулся:
– Вы ждете, что я сейчас брошусь декламировать, что жажду умереть?
Цессарский даже растерялся. И только позже понял, что Грише не пришлась не суть дела, а форма. Зачем же мы здесь, если не рисковать?
Конечно, Гриша был в числе добровольцев. Им предстояло устроить засаду у полевого шоссе, ведущего к аэродрому. По шоссе должен был проезжать гауляйтер Украины Эрих Кох. Даже в самом благоприятном случае остаться в живых шансов было мало.
Гриша в строю стоял первым, поманил Цессарского:
– Доктор, одолжите карандашик на дорогу…
Засада не удалась. Кох не проехал по этой дороге.
Двое суток партизаны лежали в засаде – настороженно, не имея право двигаться, чтобы ненароком не выдать себя. Вернулись они похудевшие и усталые.
После доклада командиру Гриша заглянул в шалаш к Цессарскому.
– Гриша, садись, рассказывай! Все, все по порядку!..
– О чем? – удивился он. – Ты ведь уже знаешь…
– Что испытал, что пережил…
Он пожал плечами.
– Пока загорали там, я вот набросал для тебя… – Он протянул несколько листков.
– В сцене на кладбище ты будешь говорить об Йорике. Ты должен хорошо знать его, доктор. Кто он? Откуда родом? Как попал во дворец? Вот я представил себе…
Доктор начал читать:
«О Йорике, королевском шуте, который гордился тем, что мог рассмешить самого печального человека. Когда он умирал, измученный долгой болезнью, то на смертном одре продолжал шутить и, видя, что час его кончины все не наступает,сказал:
– Даже смерть смеется надо мной…»
И дальше шла умная, с хитрецой притча о веселом горшечнике, который «знал все на свете, так как со своими горшками прошел всю страну вдоль и поперек, не теряя случая наполнить и тот горшок, который природа утвердила на его плечах…»
Заканчивалась притча замечательными словами горшечника:
«Если бы я был благородного происхождения, то выбрал бы себе девизом следующее изречение: «Все на свете достаточно хорошо, чтобы над ним можно было посмеяться…»
Гриша думал о Йорике, охотясь на Коха!
И под палящим солнцем, глотая крутую от жажды слюну, писал о веселом горшечнике, писал о торжестве духа.
Последний день
– Отходи к лагерю! Буду прикрывать!
Это последние слова, которые Гриша Шмуйловский произнес. Через несколько минут из зарослей, почти рядом с ним выскочил здоровенный детина и выстрелил почти в упор…
Миша Зайцев доставил в лагерь пакет от Кузнецова, рассказал о засаде…
Похоронили Гришу Шмуйловского с партизанскими почестями на краю лагеря. На холмике установили металлическую пластинку, которая сообщала, что
Комиссар Стехов сказал, когда у могилы остались самые близкие:
– Может быть, если б он струсил, он был бы жив…
Очень переживал гибель друга Цессарский. В свободные минуты его видели у могильного холмика Гриши. Здесь однажды произошел у него знаменательный разговор с Медведевым. Дмитрий Николаевич так передавал его впоследствии:
– Он мечтал о большом подвиге, а погиб в простой стычке, – сказал Альберт Вениаминович.
Я подумал: «А что такое большой подвиг?»
– Лицом на запад, – сказал я. – Разве это не подвиг?
– Верно, – сказал Цессарский после раздумья.
Я не понял, обращается ли он ко мне или отвечает на свои мысли.
– Он ведь не славы хотел. Он хотел ценой своей жизни избавить от гибели других, вернуть людям мир и счастье. Не знаю, подвиг ли это, но это, по меньшей мере, честно – так выполнить свой долг, – сказал я.
Цессарский в Гришином шалаше собирал его вещи, бережно и в то же время рассеянно складывал исписанные им листки. Ребята не подходили, чтобы не мешать.
«А я никак не мог заставить себя уйти из его шалаша, – вспоминал Цессарский, – будто все поджидал его. Да, я знал его тайну: он был писателем. По складу своей души. По привязанностям. По велению совести. По тому дарованию, редкому и прекрасному, которое позволяет невидимое делать видимым… И к великому писательскому подвигу готовился он в те трагические и прекрасные дни. На наших глазах происходило удивительное таинство рождения писателя. Он был убит 19 июня 1943 года. Это тоже было на наших глазах.
Пока бьется наше сердце, мы этого не простим».
* * *
В этот день, 19 июня 1943 года:
– Президиум Верховного Совета СССР принял Указ о посмертном присвоении звания Героя Советского Союза рядовому 254-го гвардейского стрелкового полка А.М. Матросову;
– авиация Черноморского флота поставила мины на Дунае в районах Сулина и Констанцы;
– начался рейд партизанского соединения под командованием
– опубликовано сообщение, что на Челябинском металлургическом заводе состоялось горячее опробование нового прокатного стана №800.
Великая война советского народа за свою свободу и независимость продолжалась.
Мы знали, что каждый человек, где бы он ни был – на фронте или в партизанском отряде, у станка или на колхозном поле, – своим делом, ратным или трудовым, утвердительно отвечал на вопрос – быть или не быть?
Неумолимо – сквозь кровь и смерти – приближался день нашего торжества.
Источник фото:
http://ростовгород.рф/ulitsy/8-stat/721-ne-do-ordena-byla-by-rodina.html