Мы не от старости умрем –
От старых ран умрем…
Семен Гудзенко
60 лет назад,
Семен Гудзенко (1922-1953)
Из воспоминаний И.Г.Эренбурга «Люди, годы, жизнь»
Это был один из первых весенних дней (1942-го года – прим. авт.).
Утром в дверь моей комнаты постучали. Я увидел высокого грустноглазого юношу в гимнастерке. Ко мне приходили много фронтовиков – просили написать о погибших товарищах, о подвигах роты, приносили отобранные у пленных тетрадки, спрашивали, почему затишье и кто начнет наступать – мы или немцы. Я сказал юноше: «Садитесь»! Он сел и тотчас встал: «Я вам почитаю стихи». Я приготовился к очередному испытанию – кто тогда не сочинял стихов о танках, о фашистских зверствах, о Гастелло или о партизанах. Молодой человек читал очень громко, как будто он не в маленьком номере гостиницы, а на переднем крае, где ревут орудия. Я повторял: «Ещё... ещё...»
Потом мне говорили: "Вы открыли поэта". Нет, в это утро Семён Гудзенко мне открыл многое из того, что я смутно чувствовал. А ему было всего двадцать лет; он не знал, куда деть длинные руки, и сконфуженно улыбался. Одно из первых стихотворений, которое он мне прочитал, теперь хорошо известно.
Стихотворение Семена Гудзенко «Перед атакой» читает Владимир Высоцкий
Мы не от старости умрем –
От старых ран умрем…
Семен Гудзенко
60 лет назад,
Семен Гудзенко (1922-1953)
Из воспоминаний И.Г.Эренбурга «Люди, годы, жизнь»
Это был один из первых весенних дней (1942-го года – прим. авт.).
Утром в дверь моей комнаты постучали. Я увидел высокого грустноглазого юношу в гимнастерке. Ко мне приходили много фронтовиков – просили написать о погибших товарищах, о подвигах роты, приносили отобранные у пленных тетрадки, спрашивали, почему затишье и кто начнет наступать – мы или немцы. Я сказал юноше: «Садитесь»! Он сел и тотчас встал: «Я вам почитаю стихи». Я приготовился к очередному испытанию – кто тогда не сочинял стихов о танках, о фашистских зверствах, о Гастелло или о партизанах. Молодой человек читал очень громко, как будто он не в маленьком номере гостиницы, а на переднем крае, где ревут орудия. Я повторял: «Ещё... ещё...»
Потом мне говорили: "Вы открыли поэта". Нет, в это утро Семён Гудзенко мне открыл многое из того, что я смутно чувствовал. А ему было всего двадцать лет; он не знал, куда деть длинные руки, и сконфуженно улыбался. Одно из первых стихотворений, которое он мне прочитал, теперь хорошо известно.
Стихотворение Семена Гудзенко «Перед атакой» читает Владимир Высоцкий
От автора. В октябре 1975-го года, во время гастролей Театра на Таганке в Ростове, мне довелось увидеть прекрасный спектакль «Павшие и живые». Однако, в тот день, Высоцкого, обычно игравшего в спектакле роль Семена Гудзенко, – на сцене не было. Его заменил другой актер – Анатолий Васильев. Несмотря на фантастическую «магнитофонную» популярность, лицо Высоцкого было знакомо еще далеко не всем. Васильев играл здорово, мастерски подражая при этом голосу Высоцкого. Судя по репликам некоторых зрителей после окончания спектакля, «подмены» они так и не обнаружили…
Из воспоминаний И.Г.Эренбурга «Люди, годы, жизнь»
Я видел первую мировую войну, пережил Испанию, знал мною романов и стихов о битвах, об окопах, о жизни в обнимку со смертью – романтически приподнятых или разоблачительных – Стендаля и Толстого, Гюго и Киплинга, Дениса Давыдова и Маяковского, Золя и Хэмингуэя. В 1941-м году нашими поэтами было написано немало хороших стихотворений. Они не глядели на войну со стороны; многим из них ежедневно грозила гибель, но никто не выковыривал ножом из-под ногтей вражескую кровь. Штык оставался штыком, лира – лирой. Может быть, это придавало даже самым удачным стихам тех поэтов, которых я знал до войны, несколько литературный характер. А Гудзенко не нужно было ничего доказывать, никого убеждать. На войну он пошёл солдатом-добровольцем; сражался во вражеском тылу, был ранен. Сухиничи – Думиничи – Людиново – были для него не строкой в блокноте сотрудника московской или армейской газеты, а буднями…
Я читал стихи Гудзенко всем – Толстому, Сейфуллиной, Петрову, Гроссману, Сурицу, Уманскому, Морану; звонил в Клуб писателей, в различные редакции: мне хотелось со всеми поделиться нечаянной радостью. Он пришел снова, мы пригляделись друг к другу. Я его полюбил. Стихи его напечатали. Потом устроили вечер в Клубе писателей; он вошел в литературу. Время было военное: быстро призывали, быстро признавали, быстро и забывали. Он был смелым и удивительно чистым; перед смертью он не оробел; а в литературной среде на первых порах выглядел смущенным подростком…
* * *
От автора. «Перед смертью он не оробел» – здесь требуется пояснение. Речь не идет о смерти на войне. Поэт увидел Победу своими глазами, и судьбе было угодно подарить ему еще восемь мирных послевоенных лет. Но его здоровье было основательно подорвано. Слабость, сильнейшие головные боли. Сначала думали – последствия контузии. Но, оказалось, – хуже – опухоль мозга.
Незадолго до смерти, зная, что умирает, не в силах держать карандаш, он продиктовал свое последнее – прекрасное и одновременно – трагическое стихотворение:
Я пришел в шинели жёстко-серой,
выданной к победному концу,
юный, получивший полной мерой
всё, что полагается бойцу.
Для меня весна постлала травы,
опушила зеленью сады,
но опять из-за военной травмы
побывал я на краю беды.
Сон мой был то беспробудно жуток,
то был чутче гаснущей свечи,
жизнь мою спасали много суток
в белом, как десантники, врачи.
На Большую землю выносили
сквозь больницы глушь и белизну,
словно по завьюженной России,
первою зимою, в ту войну.
Смерть, как и тогда, стояла рядом,
стыл вокруг пустынный, чёрствый снег,
кто-то тихо бредил Сталинградом,
звал бойцов, просился на ночлег.
Все мои соседи по палате,
в белоснежных, девственных бинтах,
были и в десанте, и в блокаде,
и в других неласковых местах.
Мы врага такого одолели –
никому б его не одолеть,
на войне ни разу не болели,
а теперь случилось заболеть...
А перед этим произошла… встреча двух поэтов. Один из них, Евгений Евтушенко, запомнил ее на всю жизнь:
Он был, пожалуй, самым красивым поэтом, которого я видел в живых: чернобровый, с брызжущими жизнью карими глазами. Не верилось, что такой человек может вот-вот умереть. А он это знал, и многие тоже. Последний раз я видел его на стадионе «Динамо», в буклешной с искорками кепке, какие носили тогда мои любимые футболисты. Он негодовал вместе со всеми на судью, восторженно вскакивал с бетонной скамьи, и я заметил под его габардиновым плащом синие тренировочные брюки и спортивные кеды. Может быть, он сбежал на футбол из больницы?
Он заметил меня, узнал, хотя видел меня до этого только один раз, на ходу в ЦДЛе, да мало того что узнал, еще и процитировал мне мое четверостишие: От аллей Самотеки/ к своему переулку/ он в людской суматохе/ совершает прогулку…
«Самотеки-суматохе… Какая рифмочка-то, а!» – И лукаво, очень по-украински подмигнул мне… Он так и смотрит на меня до сих пор – с этим улыбчивым подмигом, хотя в глубине глаз таится грустинка – предчувствие, что война неумолимо догоняет его…
* * *
…В 1942-м году Илья Эренбург заметил 20-летнего Семена Гудзенко… Через 10 лет Семен Гудзенко заметил 20-летнего Евгения Евтушенко… Здесь, однако, нет никакой мистики. Так уж устроена русская поэзия. Однако, постойте – «от аллей Самотеки – к своему переулку» это, случайно, не о Володе Высоцком, который в будущем… много чего совершит, в том числе и сыграет – Семена Гудзенко? Все может быть… Впрочем, я, кажется немного нафантазировал…
* * *
В заключение хотелось бы привести полностью одно стихотворение Семена Гудзенко. Обычно цитируются только третья и четвертая строфа.
Я в гарнизонном клубе за Карпатами
читал об отступлении, читал
о том, как над убитыми солдатами
не ангел смерти, а комбат рыдал.
И слушали меня, как только слушают
друг друга люди взвода одного.
И я почувствовал, как между душами
сверкнула искра слова моего.
У каждого поэта есть провинция.
Она ему ошибки и грехи,
все мелкие обиды и провинности
прощает за правдивые стихи.
И у меня есть тоже неизменная,
на карту не внесенная, одна,
суровая моя и откровенная,
далекая провинция – Война...
Хотелось бы обратить внимание читателей на концовку второй строфы:
И я почувствовал, как между душами
сверкнула искра слова моего.
Искрами своих слов, своего огромного таланта, Поэт соединил души людей много лет назад. Будем надеяться, что они не угаснут. Никогда.
Мемориальная доска на доме, в котором в 1922-1939 годах жил С.Гудзенко.
ул. Тарасовская, д.3, Киев
Источники фото:
http://krkprf.narod.ru/rubriki/poems/32.htm
http://jewish-memorial.narod.ru/Gudzenko.htm