Маркус Вольф. Из книги «Игра на чужом поле. 30 лет во главе разведки».

Когда я вспоминаю свою юность в Советском Союзе, то думаю прежде всего не о преступлениях Сталина, о которых мне стало известно лишь позже, и не о пакте с нацистской Германией, а о жизни во время войны. Вторая мировая война была событием, глубоко перевернувшим жизнь многих людей. Она закончилась падением “третьего рейха”. То, что мы, немцы, боролись на стороне Советского Союза, против гитлеровских войск, не было предательством в отношении Германии. Пусть вклад моей семьи и других эмигрантов и был весьма мал по сравнению с теми жертвами и страданиями, которые выпали на долю народов, подвергшихся нападению, я все же не вижу причин стыдиться этой страницы моей биографии.

Столь же мало я стыжусь своего участия в стремлении ГДР в послевоенные годы обнажить корни национал-социализма, его военных преступлений, наиболее отвратительных из всех имевших место в истории. Под этим знаком и проходили первые этапы моей деятельности в секретной службе.

И при всей своей причастности к несправедливостям и жестокостям холодной войны я горжусь тем, что моя деятельность в секретной службе способствовала сохранению статус-кво в Европе и тем самым наиболее длительному мирному периоду в современной европейской истории и предотвращению ядерного ада.

Решительно выступая против попыток криминализовать историю ГДР и отрицать ее антифашистские корни, я все же никак не могу оспорить свою долю ответственности за теневые стороны ее системы и за причины ее краха. Со своей позицией и своей деятельностью я был частью этой системы, принимал участие в использовании ею власти. Иметь дело с властью всегда означает, что ты должен взять на себя ответственность за ее злоупотребления другими. Это я несу на себе как часть итога моей жизни.

С 1989 года я все время спрашиваю себя о причинах плачевного исхода нашего государства и о том, что я в соответствии со своей возросшей осведомленностью мог и должен был сделать последовательнее и решительнее. Меня сковывал не недостаток мужества, когда нужно было отстоять свое мнение. Скорее это было сомнение в том, что в той системе, как она сложилась, вряд ли можно было добиться чего-то стоящего с помощью открытого критического выступления. Как и многие мои друзья, я остерегался того, чтобы тронуть священную корову – закрепленную в конституции ведущую роль партии, хотя нам повседневно давали почувствовать, как эта ведущая роль душит в зародыше любое столкновение мнений, любую творческую дискуссию. Как зачарованные, мы ожидали смены поколений, изменений сверху, прежде всего в Москве, не понимая того, что мы сами себе связываем руки, делегируя все действия другим. В конце концов перемены сверху произошли, воплотившись в фигуре Михаила Горбачева. На него я тоже возлагал свои надежды, но очень недолго. Время истекло: модель общества, установленная в России в 1917 году, потерпела крах.

Что же остается от наших идеалов, от наших усилий превратить социализм в действительность? Мы верили, что честно следуем идеям, которые Маркс и Энгельс сформулировали в Коммунистическом манифесте. Мы верили, что способствуем построению общества, в котором великие идеалы Французской революции будут обладать большей жизненной силой, чем в капиталистической системе. Мы потерпели крах, но не потому, что внедряли в практику слишком много социализма, а потому, что слишком мало. Это мое твердое убеждение, так же как я убежден в том, что преступления, имевшие место при Сталине, – это не преступления коммунизма, а преступления против коммунизма.

Мой путь к социалистическому движению начался в то время, когда при Сталине понятие свободы отдельной личности уже было принесено в жертву безусловному подчинению партийной доктрине, безусловному послушанию, которое в конечном счете ничем не отличалось от рабского повиновения властям всесильного государства, в то время когда циничные властители обратили идеалы во зло, дабы манипулировать дисциплинированным обществом.

Реальность в обществе ГДР все более отдалялась от демократии и социализма, и тем самым ее общество было задушено, а система разрушена. Но без демократии как необходимой предпосылки наше общество неизбежно проигрывало в сравнении с плюралистической демократией развитых капиталистических стран. Большая социальная защищенность не могла перевесить отсутствие свободы передвижения и постоянную регламентацию свободы выражения мнений.

Для многих моих земляков сияющие фасады Запада обещали больше, чем за ними стояло. Многие должны признать, что иным правам человека в ГДР придавалось более серьезное значение. Право на труд, на оплаченное жилье большинство оценили только тогда, когда эти права потеряли. Утрата солидарности в обществе воспринимается как тяжелая утрата.

Можно, конечно, возразить, что критика демократических или недемократических условий капитализма не должна вестись по меркам социалистических идеалов. Это, конечно, правильно, но, тем не менее, я могу возразить, что я, так же как и другие, не могу принять ту общественную систему, при которой уже десятилетиями богатые несомненно становятся все богаче, а бедные – все беднее. Могут ли люди в перспективе быть удовлетворены такой моделью цивилизации, основной чертой которой является подчинение всего диктату собственности?

Власть денег прибегает к насилию не меньше, чем власть государства. Она действует не так явно, но не менее жестоко. Если злоупотребление властью при “реальном социализме” начинается с манипуляции идеалом, то капитализм злоупотребляет идеалом индивидуальной свободы в интересах власти денег и в ущерб большинству общества. Не только я испытываю неприятие той политики, которая не может предложить видения будущего, а сосредоточивает свои усилия на сохранении существующего порядка вещей. Неясный страх перед будущим чувствуется повсюду и происходит оттого, что наша современная общественная система не только не в состоянии решить большие проблемы, перед которыми стоит человечество, но порождает новые и еще большие проблемы.

Порой меня спрашивают: какой совет я дам своим десяти внукам, какой жизненный опыт я им передам? Им я передам жизненное кредо моего отца – его приверженность гражданскому мужеству. Для молодого человека нет ничего важнее, чем выработать свою собственную позицию. Едва ли менее важным мне представляется иметь мужество отстаивать эту позицию даже тогда, когда это может быть связано с неприятностями. Исходя из своего опыта, я также хотел бы им посоветовать непременно уважать мнение других и никогда не пытаться силой навязать свое мнение другим.

Я не знаю, много ли молодых людей мечтают сейчас о более справедливом мире. Утопии – и в этом я соглашусь с Эльмаром Шмелингом – нужны, от них нельзя просто-напросто отмахнуться. Без поисков альтернативы в будущем нам останется лишь наблюдать, как наша планета будет медленно разрушаться или погибнет сразу. Я не отказался от надежды на то, что идеалисты и впредь будут стремиться к такому обществу, в котором свобода, равенство и братство станут реальностью. Будет ли для них на этом пути путеводной звездой добрый старый Маркс, это они должны на опыте решать сами.

Недалеко от моей квартиры в центре Берлина на памятнике Марксу и Энгельсу молодые люди сделали краской надпись: “Мы не виновны”. Они правы. Кончилась холодная война, рухнула модель социализма, старт которой был связан с большими надеждами, но свои идеалы я не утратил. Те, кто сделал надпись на памятнике, не одиноки. Жан Зиглер, написавший книгу о бессмертии марксизма, назвал ее “А demain, Karl!” (“До завтра, Карл!”).