Русская водка в русской литературе
– Это водка? – слабо спросила Маргарита.
Кот подпрыгнул на стуле от обиды.
– Помилуйте, королева, – прохрипел он,
разве я позволил бы себе налить даме водки?
Это чистый спирт!
М. Булгаков
«Мастер и Маргарита»
Михаил Булгаков
20 декабря 1924-го года Михаил Афанасьевич Булгаков записал в своем дневнике: «В Москве – событие. Выпустили 30° водку, которую публика с полным основанием назвала «рыковкой». Отличается она от «царской» водки тем, что на 10° она слабее, хуже на вкус и в четыре раза ее дороже. Бутылка стоит 1 р. 75 коп».
Через неделю, в канун Нового, 1925 года, а затем уже в первые январские дни, появляются новые записи:
«Водку называют «рыковка» и «полурыковка». Полурыковка потому, что она в 30°, а сам Рыков (горький пьяница) пьет в 60°».
«Новые анекдоты:
«Если бы к «рыковке» добавить «семашковки», то получилась бы хорошая «совнаркомовка».
«Рыков напился по смерти Ленина по двум причинам: во-первых, с горя, а во вторых, от радости».
Это – лишь малая толика «алкогольных» фрагментов из булгаковского дневника. По своему «удельному весу» данная тема может соперничать разве что с политическими (притом – резко отрицательными) характеристиками советской власти и ее вождей. Да еще с бытовой неустроенностью, душившей писателя после переезда в Москву в 1921 году. Однако, эти жизненные невзгоды не отразились на огромном интересе Булгакова к советскому алкогольному фольклору 20-х годов. Все это было на заметке у писателя и плавно «перетекало» в его произведения...
Русская водка в русской литературе
– Это водка? – слабо спросила Маргарита.
Кот подпрыгнул на стуле от обиды.
– Помилуйте, королева, – прохрипел он,
разве я позволил бы себе налить даме водки?
Это чистый спирт!
М. Булгаков
«Мастер и Маргарита»
20 декабря 1924-го года Михаил Афанасьевич Булгаков записал в своем дневнике: «В Москве – событие. Выпустили 30° водку, которую публика с полным основанием назвала «рыковкой». Отличается она от «царской» водки тем, что на 10° она слабее, хуже на вкус и в четыре раза ее дороже. Бутылка стоит 1 р. 75 коп».
Через неделю, в канун Нового, 1925 года, а затем уже в первые январские дни, появляются новые записи:
«Водку называют «рыковка» и «полурыковка». Полурыковка потому, что она в 30°, а сам Рыков (горький пьяница) пьет в 60°».
«Новые анекдоты:
«Если бы к «рыковке» добавить «семашковки», то получилась бы хорошая «совнаркомовка».
«Рыков напился по смерти Ленина по двум причинам: во-первых, с горя, а во вторых, от радости».1
1 Рыков А. И. (1881-1938) – советский партийный и государственный деятель, репрессированный в годы сталинской «великой чистки». В 1924-м году, после смерти Ленина, стал Председателем Совнаркома (Совета Народных Комиссаров). Однако в России престижная должность еще не гарантирует своему обладателю высокой чести быть увековеченным в названии священной народной влаги. Рыков удостоился этой регалии прежде всего потому, что народ безошибочно распознал в нем большого любителя «заложить за воротник» (и это – при полном отсутствии ТВ и других современных средств массовой информации!).
Семашко Н. А. (1874-1949) – первый Народный Комиссар здравоохранения Советской России. Не являясь поклонником Бахуса, невольно породил «семашковку» – шутливое народное название медицинского спирта.
Это – лишь малая толика «алкогольных» фрагментов из булгаковского дневника. По своему «удельному весу» данная тема может соперничать разве что с политическими (притом – резко отрицательными) характеристиками советской власти и ее вождей. Да еще с бытовой неустроенностью, душившей писателя после переезда в Москву в 1921 году. Однако, эти жизненные невзгоды не отразились на огромном интересе Булгакова к советскому алкогольному фольклору 20-х годов. Все это было на заметке у писателя и плавно «перетекало» в его произведения. Характерен диалог из «Собачьего сердца» между профессором Преображенским и его более молодым коллегой:
« – Доктор Борменталь, умоляю вас, оставьте икру в покое! И если хотите послушаться доброго совета, налейте не английской, а обыкновенной русской водки.
Красавец-тяпнутый – он был уже без халата, в приличном черном костюме – передернул широкими плечами, вежливо ухмыльнулся и налил прозрачной.
– Новоблагословенная? – осведомился он.
– Бог с вами, голубчик, – отозвался хозяин. – Это спирт. Дарья Петровна сама отлично готовит водку.
– Не скажите, Филипп Филиппович, все утверждают, что очень приличная. Тридцать градусов.
– А водка должна быть в 40 градусов, а не в 30, – это, во-первых, – наставительно перебил Филипп Филиппович, – а во-вторых, Бог их знает, что они туда плеснули. Вы можете сказать, что им придет в голову?
Все что угодно, – уверенно молвил тяпнутый…»
Евгений Евстигнеев (профессор Преображенский) и Борис Плотников (доктор Борменталь) в фильме «Собачье сердце» (
В язвительных репликах профессора Преображенского (стол которого украшает домашний самогон «от Дарьи Петровны») отчетливо проступает отношение самого Булгакова – как к новой власти, так и к ее новому напитку, изготовленному на Новоблагословенной улице, д.4 (вскоре эту улицу переименуют в «Самокатную», а адрес завода «Кристалл» – Самокатная, д.4 – станет известен как в России, так и далеко за ее пределами). Справедливости ради стоит, однако, заметить, что в своих художественных обобщениях, касающихся советской водки, писатель излишне категоричен. Быстро преодолев действительно «несуразный» 30-градусный уровень, задуманный, вероятно, как краткосрочный промежуточный этап, водка в 1925-м году вышла на привычные 40°. После 11 лет «сухого закона» она полилась широкой рекой навстречу жаждущему трудовому народу, тем более, что благодаря НЭПу, закуска у народа уже имелась, причем в достаточном количестве.2
2 НЭП – Новая Экономическая Политика советского государства в начале 20-х годов, предполагавшая сочетание руководящей роли партии с рыночной экономикой.
«Медовый месяц» тесного общения россиян со своим старым другом (точнее – подругой), как и положено каждому медовому месяцу, не мог не обойтись без излишеств, то бишь – без «чрезмерного употребления». В этой «напряженной» обстановке, когда девятый вал «пережитков проклятого прошлого» грозил опрокинуть завоевания великой революции, идеологи новой власти пустили в ход свое излюбленное оружие – фельетоны. Схема производства этого оружия была проста. «Рабочие корреспонденты» (рабкоры) сигнализировали «наверх» о недостатках, мешающих нашему народу уверенно двигаться вперед по пути социализма. «Профессионалы пера» тут же придавали сей малограмотной писанине понятную, «читабельную» форму нового советского фельетона. Ввиду крайней стесненности в средствах, взялся поначалу за эту работу и Булгаков. Вскоре, однако, он понял, что насилие над самим собой не может продолжаться бесконечно. В писательском дневнике появляются горькие строки: «Сегодня в «Гудке» в первый раз с ужасом почувствовал, что я писать фельетонов больше не могу. Физически не могу. Это надругательство надо мной и над физиологией».
Однако, Булгаков не был бы Булгаковым, если бы материальный и творческий тупик, в который писателя загнала жизнь, оказался его последним пристанищем. Словно шахматист, который перед угрозой, казалось бы, неизбежного мата, включает всю свою, дремавшую до поры, фантазию и изобретательность, Михаил Афанасьевич «вдруг» начинает отшвыривать налево и направо свалившиеся на него житейские напасти. Почти как в сказке, счастливо, разрешается для писателя квартирный вопрос. Ему, убежденному антикоммунисту, содействует в этом сама Надежда Константиновна Крупская (вдова В.И. Ленина), не знакомая ни с самим Булгаковым, ни с его творчеством.
Дальше – больше. Вопреки упомянутой «физиологии», продолжают публиковаться фельетоны Булгакова, в которых, однако, проступают какие-то новые, «фантасмагорические» моменты. Писатель, будучи большим любителем всяческих розыгрышей, подспудно готовится к своему основному детищу – «Мастеру и Маргарите». Коровьев и Бегемот, классики этого жанра, – всего лишь его ученики. Так что же, все-таки, произошло с фельетонами?
А произошло следующее. Булгаков решил «поиграть» с пролеткультовской цензурой. Отталкиваясь от набившей оскомину рабкоровской «фактуры», он начал писать не фельетоны, а, скорее, – пародии на них. Для писателя они превратились в пробные этюды, своеобразный «пристрелочный» материал – прообраз его будущих, более крупных замыслов. Легкая гротескно-пародийная окраска его новых «антиалкогольных» творений так и осталась незамеченной пролеткультовскими держимордами.
Любопытно, что через 60 лет после первых публикаций, уже в перестроечные годы, эти произведения вновь появились на страницах респектабельного официоза «Трезвость и культура» в качестве образцов «антиалкогольной» классики. Тонкое пародийное «послевкусие» булгаковских текстов снова оказалось «не по зубам» очередному поколению номенклатурных борцов против «зеленого змия».
Итак, уважаемый читатель, перед Вами – один их характерных примеров «баловства» великого писателя. Фельетону, как и положено, предшествовало письмо рабкора, в котором тот возмущался массовыми «злоупотреблениями» рабочего класса, в том числе и членов профсоюза!!! «Вы там разберитесь!» – восклицал рабкор. Булгаков – «разобрался». И вот что из этого вышло.
* * *
Михаил Булгаков
О пользе алкоголизма
– К черту с собрания пьяную физию! Это недопустимо! – кричала рабочая масса.
Председатель то вставал, то садился, точно внутри у него помещалась пружинка.
– Слово предоставляется! – кричал он, простирая руки. – Товарищи, тише!.. Слово предостав… товарищи, тише! …Товарищи! Умоляю вас выслушать представителя учка… (участковый комитет профсоюза – прим. авт.).
– Долой Микулу! – кричала масса. Этого пьяницу надо изжить!
Лицо представителя появилось за столом президиума. На нем плавала благожелательная улыбка. Масса еще поволновалась, как океан, и стихла.
– Товарищи! – воскликнул представитель приятным баритоном.
Я – председатель! И если он –
Волна, а масса вы – Советская Россия,
То учк не может быть не возмущен,
Когда возмущена стихия!
Такое начало польстило массе чрезвычайно.
– Стихами говорит!
– Кормилец ты наш! – восхищенно воскликнула какая-то старушка и зарыдала. После того, как ее вывели, представитель продолжал:
– О чем шумите вы, народные витии?!
– Насчет Микулы шумим – отвечала масса. Вон его! Позор!
– Товарищи, именно по поводу Микулы я и намерен говорить.
– Правильно! Крой его, алкоголика!
– Прежде всего, перед нами возникает вопрос: действительно ли пьян означенный Микула?
– Ого-го-го-го! – закричала масса.
– Ну хорошо, пьян, – согласился представитель. – Сомнений, дорогие товарищи, в этом нет никаких. Но тут перед нами возникает социальной важности вопрос – на каком таком основании пьян уважаемый член союза Микула?
– Именинник он! – отвечала масса.
– Нет, милые граждане, не в этом дело. Корень зла лежит гораздо глубже. Наш Микула пьян, потому что он… болен.
Масса застыла, как соляной столб. Багровый Микула открыл один совершенно мутный глаз и в ужасе посмотрел на представителя.
– Да-с, милейшие товарищи, пьянство есть не что иное, как социальная болезнь, подобная туберкулезу, сифилису, чуме, холере и… прежде, чем говорить о Микуле, подумаем, что такое пьянство и откуда оно взялось. Некогда, дорогие товарищи, бывший великий князь Владимир, прозванный за свою любовь к спиртным напиткам красным солнышком, воскликнул: «Наше веселие есть пити!».
– Здорово загнул!
– Здоровее трудно. Наши историки оценили по достоинству слова незабвенного бывшего князя и начали выпивать помалости, восклицая при этом: «Пьян да умен – два угодья в нем!»
– А с князем что было? – спросила масса, которую заинтересовал доклад секретаря.
– Помер, голубчики. В одночасье от водки сгорел, – с сожалением пояснил всезнайка-секретарь.
– Царство ему небесное! – пискнула какая-то старушечка. – Хуть и совецкий, а все-ж святой.
– Ты религиозный дурман на собрании не разводи, тетя, – тут тебе царств небесных нету. Я продолжаю, товарищи. После чего в буржуазном обществе выпивали 900 лет подряд всякий и каждый, не щадя младенцев и сирот. Пей, да дело разумей, воскликнул знаменитый поэт буржуазного периода Тургенев. После чего составился ряд пословиц народного юмора в защиту алкоголизма, как «Пьяному море по колено», «Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке», «Не вино пьянит человека, а время», «Не в свои сани не садись», и какие, бишь, еще?
– «Чай – не водка, много не выпьешь!» – ответила крайне заинтересованная масса.
– Верно, мерси. «Разве с полведра напьешься?», «Курица и та пьет». « И пить – умереть, и не пить – умереть». «Налей, налей, товарищ заздравную чару!..»
– Бог зна-е-ет, что с нами случится… – подтянул пьяный засыпающий Микула.
– Товарищ больной, попрошу вас не петь на собрании, – вежливо попросил председатель, – продолжайте, товарищ оратор.
– Помолимся, – продолжал оратор, – помолимся, помолимся творцу, мы к рюмочке приложимся, потом и к огурцу, господин городовой, будьте вежливы со мной, отведите меня в часть, чтобы в грязь мне не упасть, неприличными словами прошу не выражаться и на чай не давать, февраля двадцать девятого выпил штоф вина проклятого, ежедневно свежие раки, через тумбу, тумбу раз…
– Куда?! – вдруг рявкнул председатель.
Пять человек, вдруг, крадучись, вылезли из рядов и шмыгнули в дверь.
– Не выдержали речи, – пояснила восхищенная масса, – красноречиво убедил. В пивную бросились, пока не закрыли.
– Итак, – гремел оратор, – вы видите, насколько глубоко пронизала нас социальная болезнь. Но вы не смущайтесь, товарищи. Вот, например, наш знаменитый самородок Ломоносов восемнадцатого века в высшей степени любил поставить банку, а, однако, вышел первоклассный ученый и товарищ, которому даже памятник поставили у здания университета на Моховой улице. Я бы еще мог привести выдающиеся примеры, но не хочу… Я заканчиваю и приступаем к выборам…
* * *
Вернемся, уважаемый читатель, к началу этой главы, а точнее – к эпиграфу. Последний имеет самое непосредственное отношение к одной из наиболее загадочных глав «Мастера и Маргариты» – «Великому балу у Сатаны». Мнения булгаковедов относительно ее первоисточников разделились. Одни их них принимают версию третьей жены писателя – Е.С. Булгаковой (Шиловской), согласно которой упомянутая глава была написана под впечатлением приема в американском посольстве в апреле 1935 г. И действительно, для опального литератора, каковым в советские времена стал Булгаков, посещение «логова американского империализма» было сродни общению, причем довольно небезопасному, – с самим дьяволом. Надолго запомнился чете Булгаковых огромный зал с колоннами, залитый светом прожекторов, с фазанами и попугаями в клетках, с ворохом тюльпанов и роз… Приглашенная публика невольно обращала свои взоры на «Маргариту», то бишь, на Елену Сергеевну, которая в своем блистательном темно-синем платье была подлинной царицей бала.
Согласно другой версии, «сатанинская» глава берет свое начало в обычаях и нравах так называемой «дачной коммуны», в которую входили многие высокопоставленные «шалуны», в том числе и руководители советских карательных органов. Пьяные оргии «дачников», пытавшихся копировать Петровский «Всешутейший собор», имели место быть в подмосковном Кучино, где жили и отдыхали многие представители литературно-театрального мира. От них автор «Мастера и Маргариты» вполне мог узнать о потехах чекистов и прочих «коммунаров», которые, возможно, казались писателю современным воплощением нечистой силы.
* * *
Алкогольные «блестки» в творчестве Булгакова, словно звезды на небе, с большим трудом поддаются исчерпывающей «инвентаризации». Водку – анисовую, кардамоновую и самую, что ни на есть, – обыкновенную – пьют и в «Турбиных», и в «Иване Васильевиче», и в уже упоминавшемся «Собачьем сердце». Ничего удивительного в этом нет – Михаил Афанасьевич с большим почтением относился к русскому национальному напитку, называя свою московскую квартиру «лучшим трактиром в Москве». Любое застолье у Булгакова обрамлялось целой вереницей розыгрышей и пародий. Самым, пожалуй, «невинным» из них был плакатик, висевший у входа в столовую: «Водка – яд, сберкасса – друг».
Не меньшее значение придавал писатель и закуске. Помимо традиционной ветчины и селедки, к последней часто подавалась спецподлива (Внимание, рецепт от Мастера, – хозяйкам на заметку!): смешивают чайную ложку горчицы, полчайной ложки сахара, две столовые ложки растительного масла, протирают, добавляют немного уксуса – подлива готова!
Правда, несмотря на фирменные «спецсредства», некоторые гости писателя «принимали на грудь» непосильную для них дозу. И тогда на сцену выступал доктор Булгаков, – может быть, в облике профессора Воланда? Вспомним, как означенный маг и чародей вытаскивает из похмельного зазеркалья Степу Лиходеева. Кстати, само Степино состояние, из которого его мастерски выводит Воланд (подробности – ниже), описано Булгаковым настолько зримо и детально, что поневоле закрадывается мысль об определенном авторском опыте (да простит нас уважаемый читатель, но об этом – тоже ниже). Итак –
«Если бы Степе Лиходееву сказали бы: «Степа! Тебя расстреляют, если ты сию минуту не встанешь!» – Степа ответил бы томным, чуть слышным голосом: «Расстреливайте, делайте со мною что хотите, но я не встану».
Не то что встать, – ему казалось, что он не может открыть глаз, потому что, если он только это сделает, сверкнет молния и голову его тут же разнесет на куски. В этой голове гудел тяжелый колокол, между глазными яблоками и закрытыми веками проплывали коричневые пятна с огненно-зеленым ободком, и в довершение всего тошнило, причем казалось, что тошнота эта связана со звуками какого-то назойливого патефона…Пошевелив пальцами ног, Степа догадался, что лежит в носках, трясущейся рукою провел по бедру, чтобы определить, в брюках он или нет, и не определил…».
Как всегда, – тихо и незаметно – появляется Воланд.
«Дорогой Степан Богданович, – заговорил посетитель, проницательно улыбаясь, следуйте старому мудрому правилу – лечить подобное подобным. Единственно, что вернет вас к жизни, это две стопки водки с острой и горячей закуской…
Степа, тараща глаза, увидел, что на маленьком столике сервирован поднос, на коем имеется нарезанный белый хлеб, паюсная икра в вазочке, белые маринованные грибы на тарелочке, что-то в кастрюльке и, наконец, водка в объемистом ювелиршином графинчике. Особенно поразило Степу то, что графин запотел от холода. Впрочем, это было понятно – он помещался в полоскательнице, набитой льдом. Накрыто, словом, было чисто, умело.
Незнакомец не дал Степиному изумлению развиться до степени болезненной и ловко налил ему полстопки водки.
– А вы? – пискнул Степа
– С удовольствием!
Прыгающей рукой поднес Степа стопку к устам, а незнакомец одним духом проглотил содержимое своей стопки. Прожевывая икру, Степа выдавил из себя:
– А вы что же … закусить?
– Благодарствуйте, я не закусываю никогда, – ответил незнакомец и налил по второй. Открыли кастрюлю – в ней оказались сосиски в томате.
И вот проклятая зелень перед глазами растаяла, стали выговариваться слова, и, главное, Степа кое-что припомнил…».
* * *
Был когда-то такой журнал – «Литература и жизнь». Как вы полагаете, уважаемый читатель, все вышеизложенное – это литература или жизнь? Правильно! И то и другое! Перефразируя известного классика, отметим: Булгаков – это не догма, а руководство к действию. Да, именно руководство – для правильного опохмеления.
Если же говорить без иронии, – особая писательская осведомленность в питейных делах была обусловлена, вероятно, и особыми обстоятельствами.
Михаил Афанасьевич Булгаков прошел в своей жизни через полосу тяжелейших испытаний. Из безмятежной юности его, молодого врача, бросило в самое пекло войны. Бесконечные операции, ампутации, море крови, грязи и человеческих страданий… Впоследствии, работая земским врачом и принимая до сотни больных в день, Булгаков заразился дифтерией. Прививка от нее оказалась хуже самой болезни. От нестерпимых болей спасал только морфий, к которому доктор Булгаков имел свободный доступ. Постепенно увеличивая дозу, он переступил роковой порог. Согласно всем канонам медицины, вскоре должно было наступить неизбежное…
В судьбу будущего классика русской словесности вмешалась Татьяна Лаппа – первая жена писателя. Героическими усилиями она буквально вытащила своего мужа с того света. Но было, вероятно, еще одно средство, а именно – русский национальный напиток, с помощью которого Булгаков «выдавил» из себя морфиниста. Об этом косвенно говорят некоторые его дневниковые записи. Невольно вспоминается один из современных «прикольных алкоголизмов»: «Во время фестиваля прошла акция – «Скажи наркотикам нет, у нас еще водка не кончилась!». Это, наверное, понравилось бы Михаилу Афанасьевичу. Водку он познал во всех ее ипостасях.
В заключительной части «Мастера и Маргариты», где говорится о том, как сложились судьбы героев романа, мы вновь сталкиваемся со Степой Лиходеевым: «Немедленно после выхода из клиники, в которой Степа провел восемь дней, его перебросили в Ростов, где он получил назначение на должность заведующего большим гастрономическим магазином. Ходят слухи, что он совершенно перестал пить портвейн и пьет только водку, настоянную на смородиновых почках, отчего очень поздоровел».
Давайте, уважаемый читатель, отнесемся очень серьезно к этим строкам, а главное – к создавшему их Мастеру. Не побывав ни разу в нашем замечательном городе, он почему-то вскользь его упомянул…
Вспомним, что так же поступил и другой маг и чародей нашей литературы – Игорь Северянин в своем стихотворении «Икра и водка».
Не исключено, что Ростов связан какими-то незримыми и таинственными, поистине – «булгаковскими» силами – и с хорошей закуской, и, разумеется, – с водкой, да не простой, а с «изюминкой», от которой можно «очень поздороветь».
Так будем здоровы! И да поможет нам в этом Господь Б-г и … Михаил Афанасьевич Булгаков.
Александр Семчев (Лариосик), Михаил Пореченков (Мышлаевский) и Константин Хабенский (Турбин) в спектакле МХАТ им. А.П.Чехова «Белая гвардия» («Дни Турбиных»)
Источники фото:
http://iaroslavamatvieienko.blogspot.ch/2012/08/5.html
http://the-dilettante-cookbook.mirtesen.ru/blog/43232918136/Obed-u-professora-Preobrazhenskogo
http://www.mxat.ru/actors/porechenkov/